Это реальные события, которые имели место в военной судьбе молодого лейтенанта, Володи Александрова, оказавшегося в Афганистане, в ущелье Хазара, 30 декабря 1984 года, через несколько месяцев после выпуска из военного училища.
***
«Выжить и Победить»
Голгофа молодого лейтенанта
Командир взвода в пехоте – лейтенант Александров. Выпускник Уссурийского суворовского военного училища – 32 выпуск, 1979 год. Тогда его выбор пал на экзотическое для выпускников УСВУ – прослывшее в народе горно-стрелковым, «Орджо» - Орджоникидзевское высшее общевойсковое командное дважды Краснознаменное училище имени Маршала Советского Союза А. И. Еременко (ОрджВОКУ). И совершенно логично, что уже через несколько месяцев после получения золотых лейтенантских погон, лейтенант Владимир Александров, в должности командира мотострелкового взвода карабкался на одну из горных вершин в опаленном войной Афганистане.
***
Для каждого знакомого с Афганской войной на основе личного военного опыта, такие географические названия как Руха… Пандшер… Чарикар… звучат довольно зловеще. Нет, конечно же, завершить свою военную карьеру в Афганистане, приняв пулю, или найдя свою мину, каждый офицер мог на любой сторожевой заставе, даже не выходя на войсковые операции с такими громкими названиями, как 2-я Пандшерская… или Магистраль, или Манёвр…
***
Перед выходом на операцию по поиску и захвату склада вооружения и боеприпасов банды Ахмад-шаха Масуда, командир батальона объявил, что тот, кто обнаружит склад будет награжден орденом Красная Звезда… Он сильно ошибался в тот момент. Орденом Красная Звезда будут потом награждены 58 солдат, сержантов, прапорщиков и офицеров батальона… посмертно, в том числе и сам командир 1-го батальона капитан Королёв.
О том, что произошло в ущелье Хазара, будет потом много написано и сказано разного. Будут сняты фильмы. Будут даны оценки, причем оценки действиям личного состава батальона будут давать лица, находившиеся в тот момент, вдали от этого ущелья. Хотя если поразмыслить логически, то оценивать нужно действия именно этих «оценщиков».
А тогда, 30 апреля 1984 года, лейтенант Владимир Александров, после трудной ночи решил сделать зарядку и искупаться. Буквально в трёх сотнях метров вниз по склону от того места, где расположился взвод лейтенанта Александрова текла река Хазара.
Взвод лейтенанта Александрова, это, пожалуй, громко сказано, в действительности это было 12 солдат и сержантов и 13-м был сам лейтенант, командир взвода. Так же, как впрочем, и батальон капитана Королева фактически имевший в своем составе, с учетом приданных подразделений около 180 советских солдат и офицеров.
«Ночь выдалась очень холодной, ледяной ветер вперемежку с дождём, дул со снежных горных вершин, промораживал буквально насквозь, до последней клеточки. Ни спрятаться от него, ни согреться было невозможно. Оставалось только ждать рассвета. Дрожал всю ночь пытаясь собственной дрожью согреть организм. Никаких спальников тогда не было – не положено было пехоте. Ждали утреннего солнца с нетерпеньем. Солнышко встало, я с ним поздоровался. Лучи долгожданного солнца дали тепло. Кристально чистая вода реки Хазара приятно обожгла тело».
***
Ещё до поступления в суворовское училище, Володя прочитал в книгах о Суворове, что Великий полководец с детства ввел себе такое правило - купаться в ледяной воде и делать серьезную физическую зарядку всегда, особенно в походных условиях и перенял это правило у своего кумира. С тех давних пор помешать этому правилу, перенятому у Суворова, могло только отсутствие воды. Физическая и огневая подготовка, закаливание - это был конёк 1-го взвода 4-й роты суворовцев, которым командовал майор Слаквич. «Физика, - так называл физподготовку командир 1-го взвода суворовцев майор Слаквич, - лежит в основе всех процессов происходящих в жизни офицера и естественно - интеллект, а всё остальное результат изнурительных тренировок, которые позволяют на практике, постигнуть смысл Суворовского принципа ведения боя - «глазомер, быстрота, натиск».
***
Ледяная вода Хазары, словно давала силы, она обостряла все чувства. Принимая в свои объятия мускулистое тело лейтенанта, который разговаривал с ней, с горами окружающими ущелье как дитя природы со своими близкими. Время, отведенное для удовольствий вообще коротко, на войне особенно. Несколько минут пролетели незаметно. Поприседал, поотжимался от камней и стал подниматься вверх по склону, к тому месту где располагался взвод.
Не давала покоя мысль о недавнем подрыве солдата из его взвода на мине. Рядовой Николай Чабанов несколько отклонился от тропы и наступил на мину. Шесть, восемь метров – это восемь, двенадцать шагов – это та дистанция, которая предусмотрена между бойцами по фронту в наступлении именно она, эта дистанция, позволила избежать серьезного ранения от мины, на которой подорвался солдат, шедший перед ним – правда осколок все равно пробил флягу с водой. В этом узком ущелье, при движении по тропе атака противника возможна, скорее всего, справа или слева. Соответственно, снизить риск поражения, можно увеличив дистанцию в боевом порядке. Лейтенант собрал взвод и довел боевой расчет. Проверил оружие, экипировку, снаряжение. Особо обратил внимание на увеличенную дистанцию при движении.
***
«Бой – это состязание ума и силы противников, состязание знаний, умений и навыков, доведенных до автоматизма, но никто и никогда не отменял военную удачу. Контр партизанская война в горах, а в Афганистане все обстояло именно так, имеет свои правила. Главнейшее из этих правил – «кто выше, тот и сильный».
Любое боестолкновение это результат планирования боевых действий командирами и штабами. Военная мысль сначала пробивает дорогу к противнику в умах и на топографических картах. От этого процесса, от его изощренности, обоснованности и реалистичности зависит очень важный момент – кто из противоборствующих сторон окажется в наиболее выгодных исходных условиях. И, конечно же, если в основе решения командира лежат недостоверные данные, то это означает лишь одно – поражение замысла боя, возникшее в результате чьей-то халатности или преступления. Именно такая судьба постигла замысел боя в этот раз…»
***
Метрах в пятидесяти от взвода лейтенанта Александрова стоял командир батальона капитан Королёв. По внешнему виду сразу было понятно, что он тут самый главный. Погоны на плечах, портупея, планшет на боку, на груди птичка – знак классности, ромбик об окончании училища… всё как на строевом смотре.
«А я сейчас расскажу почему у него была такая форма одежды… Есть такой генерал, бывший командующий 40-й Армией Ермаков. В то время он был заместителем командующего Туркестанским Военным Округом. И вот перед Пандшерской операцией собрали нас, всех офицеров полка в клубе дивизии в Баграме. Ну и мы, понаслушавшись опытных, уже успевших серьёзно повоевать, старших товарищей, которые говорили: «Ребята, какие погоны..? Вам чердак продырявят сразу. Все должны выглядеть одинаково – что командир, что солдат». Один лейтенант, прямо на этих погонах х/б, ручкой звёзды нарисовал, и солдатский ремень одел. И вот сидит он, по-моему, из третьего батальона он был. И тут генерал-лейтенант Ермаков, модный такой, в повседневной отутюженной форме одежды: «Ты, кто?»
Лейтенант естественно встаёт, принимает строевую стойку: «Лейтенант Курбанов!»
«Какой ты нах… лейтенант, что ты тут нарисовал на погонах? Ты что, трус..? Одел солдатский ремень…»
Ну, в общем, не стесняясь в выражениях, потребовал соблюдать форму одежды в боевых порядках. Ну а комбат, он не мог не выполнить прямое указание генерала, да ещё когда это сопровождалось упрёком в трусости…»
Я тогда подумал, что зря комбат приказ генерала исполнил, одел этот планшет, погоны, портупею… мы то же все его в лицо знаем, нам его представлять не нужно. Но видимо, в такие условия он был поставлен. Мы то же, командиры взводов, не ходили на совещания у командира полка и там повыше, а комбат ходил. Наверное, кто-то такие требования предъявлял. В обычных условиях, это наверное правильно. Но в условиях анти-партизанской войны, в горах, эти требования абсурдны, если не сказать преступны. Расклад 50х50 - убиваешь ты, либо убьют тебя – другого на войне не дано. А вот как ты будешь делать, что бы тебя не убили, а ты врага убил – это уже нюансы. Но, как известно, истина кроется в мелочах.
Командир взвода – это, по сути, старший солдат на линии огня. Если взводный, не дай Бог - убит, или решил пересидеть за камнем… то никто из солдат дальше не пойдет.
Для солдата командир взвода, это всё: жизнь, смерть, победа… и естественно, какой бы солдат не был опытный, всё равно ждёт от командира каких то грамотных решений. Наш солдат готов выполнять любые задачи Честь ему и Хвала. Но солдат объективно, меньше знает, он не учился в военном училище. И конечно в обстановке когда смерть рядом, рассчитывает на то, что командир обязательно придумает такое решение, которое позволит этому солдату остаться живым, победить и стать героем. Командир, прежде всего, должен быть умным, естественно и выносливым, и стрелять должен хорошо, а если командир ещё и опытный, особенно если этот опыт боевой – цены нет такому командиру.
Но опыт обретается в боях…
Рядом с комбатом тогда стояли ЗНШ капитан Зуев, капитан Малыгин с бородищей до портупеи - командир минометной батареи, старший лейтенант Коля Бессонов. В обычной, повседневной жизни Коля, не был, надо сказать, отличником боевой и политической подготовки , маленький худой нарушитель воинской дисциплины, он до последней минуты находился потом рядом с комбатом, ему дважды прострелили грудь навылет, но выжил, сам потом вышел на КП полка, а во время боя, приходя в сознание, геройски вёл бой… такой вот он, Коля Бессонов.
Сидели на камнях два моих друга Костя Кутырёв – Орджовец с моей роты и Саня Шинкаренко. Костя командовал 1-м взводом, я 2-м, Саня командовал 3-м взводом. Саня был такой длинный – «Циркуль». Позвал их с собой, обычно мы вместе собирались у меня чаю попить, какие-то вопросы прокачать… Но в этот раз отказались, сказали что хотят чего то дообсудить, так что давай Вован, без нас чай пей.
Я подошел поближе к комбату, тихонечко встал, он как раз говорил офицерам: «… ну если так дело дальше пойдет, то радости мало… Сегодня умер Володя Олейников, только что вот по связи сообщили, Ружина прострелили ещё 8 апреля, Ивакин подорвался…»
Вскоре после такого нерадостного разговора и поступила команда «Вперёд!». Времени было часов 9 утра.
Я порывался вперёд, но комбат, почему-то не послал меня на этот раз первым, я даже обиделся, молча про себя обиделся: «Александр Федорович доверять перестал, что ли…» А почему я рвался вперёд, так я был на физическом уровне самый здоровый из всех лейтенантов наших.
В общем, вперёд пошли саперы, потом комбат с группой управления батальона, 1-й взвод наш, 3-й роты лейтенанта Кости Кутырёва, гранатометный взвод лейтенанта Славы Бугары.
Вот после гранатометного взвода пошёл мой, 2-й мотострелковый взвод, после меня 3-й и после него миномётная батарея товарища капитана Малыгина.
Ещё вторая рота шла где-то впереди, но это я не видел…
Дошли мы до кишлака Сах на левобережье Хазары. Светило солнышко, такое ласковое, теплое. Подошли к мосту.
В рамках мистики – у меня была такая примета: если я запинаюсь левой ногой, то это удача; если правой, то к неудаче. Я сам себе придумал такую примету.
Иду я, и раз, правой нагой запнулся на ровном месте. Что то неправильно думаю я начал. Иду дальше и раза три запнулся левой ногой. А нам ведь объявили, что кто найдёт склад с оружием, тому, как минимум – Орден Красная Звезда гарантирован. Серьезное ведь дело то такое. И я себе думаю: «Поскольку я все-таки, три раза левой ногой запнулся, то у меня сегодня есть шанс найти склад с оружием, и я буду героем». И иду я такой вдохновленный будущей своей, военной удачей…
Остановились на привал. Сидели долго. Афганское подразделение – сарбозы, всё время было впереди… а тут вдруг как-то они сзади нас, почему то оказались.
Ко мне подходит таджик из моего взвода, у таджиков же зрение острое, вдали хорошо всё подмечают. Говорит: «Товарища лейтенант, там кто-то на горе есть. Может басмач, может чабан…»
Я взбодрился, в голове мелькнуло: «О, хорошо, может это духи! Сейчас начнем битву!» По колоне прошла команда начать движение. Я запомнил очень красивый, по своему, глиняный дом. Около него ходила какая-то модная корова, и росли очень красиво цветущие деревья. Деревья цвели красивым, нежно розовым цветом. Надо же думаю, какая жизнь у коровы счастливая – в такой красоте живёт.
Лейтенант Курдюк со своей ротой пошёл к этому дому, 2-я рота начала движение по левобережью реки.
А мы двинулись по правому берегу. Там тропинка петляла вдоль берега то вверх, то вниз…
***
«Засада удалась… место было выбрано удачно. Но это была не наша засада… Организована она была по всем правилам военной науки и охотились именно на нас, на наш батальон.
Батальон оказался в котле, на самом дне кипящего от пулеметных очередей каменного мешка. Солнце прекрасно освещало метавшихся в поисках хоть какого-нибудь укрытия солдат и офицеров. Пулеметы, расположенные со всех сторон эшелонами вели непрерывный огонь длинными очередями…
Все преимущества засады были реализованы в полной мере… внезапность… позиционное превосходство… перекрывающиеся сектора обстрела. Пулеметный огонь был настолько плотным, что, казалось бы, ещё несколько минут и душманы смогут приступить к сбору трофеев… документов, добить раненых».
Но батальон, а фактически это была усиленная рота, ощетинился огнём и когда душманы стали перезаряжать пулеметы, этот, практически уже приговоренный к смерти батальон сумел проредить огнем из стрелкового оружия некоторые огневые точки. Теперь уже не все сектора обстрела пулеметов перекрывались, появились слепые зоны, по крайней мере, слепые для пулеметного огня.
Обе стороны понесли первые потери. Первые потери батальона были страшными… (об этом даже сейчас, по истечении 3-х десятков лет, страшно не только говорить или писать - даже думать об этом страшно). Причем для организаторов засады, их потери оказались настолько неожиданным и ошеломляющим, что замешательство в их рядах почувствовали все – и душманы и наши бойцы… организованное сопротивление жертвы противоречило их планам, и здравому смыслу. Но шурави сопротивлялись.
***
И тут вся правая гряда, метров, наверное, на 150 вперёд, насколько мне было видно вдоль берег… от уреза воды и вверх… вся в пороховом дыму от пулеметного и автоматного огня. Лупят длинными очередями из скальных укрытий.
Никто тебя в десяти метрах в бою не услышит, когда работает пулемёт, каким бы ты голосом не обладал, героическим. Заранее нужно отрабатывать взаимодействие, с помощью знаков, условных сигналов… Взвод у меня, к тому времени уже был натренирован.
Хоть я и считал себя «матёрым» взводным, хоть и готовился к этому долгие годы… но всё равно меня охватил какой-то паралич. Правая нога побежала вперёд, левая назад, голова вправо, руки влево, а сам остался на месте. Я первую секунду не мог понять, из чего по нам бьют и по нам ли. Когда стреляешь сам звук один, а когда стреляют в тебя, то даже автомат звучит иначе… это и вводит в заблуждение. Я «завис», как это теперь модно говорить, на какое то мгновенье на этой тропе. Меня в этот момент, спасло то, что таджик у меня был во взводе, Ибрагимов, он называл себя водитель ишака. Шел он в шлемофоне и вез на ишаке какое-то снаряжение, боеприпасы, продовольствие. Так вот ишак побежал вправо вперёд от тропы и потащил за собой Ибрагимова ближе к воде. Вот это движение и вывело меня из этого состояния «паралича». Потом через несколько месяцев активных боевых действий, я понял, что подобное состояние переживает каждый, впервые неожиданно попав под массированный обстрел.
Так вот это резкое движение в моем поле зрения, как бы включило все мои рефлексы, актуализировало знания, умения и навыки, которые были накоплены в ходе обучения в суворовском училище, в Орджо, которые мы отрабатывали с комбатом Королёвым в течение последних нескольких месяцев.
И я начал действовать. Час подвига пробил…
Ишак уже лежал на берегу и орал в предсмертной агонии, Ибрагимов упал, закрыв голову руками. Я занял позицию для стрельбы с колена у камня и вел огонь короткими очередями.
Пять или шесть душманов с автоматами метнулись по противоположному берегу, вверх по течению. Расстояние было метров 50-60 всего, и первого я точно завалил, но упали все – залегли, двое из них наверняка были ранены. В тот момент я уже начинал понимать ситуацию и видеть огневые точки – скальные укрытия, где располагались пулеметные гнёзда. Они располагались в три уровня: первый ряд чуть выше уреза воды, затем второй и третий. Второй и третий уровни были не намного выше один от другого – метров по пять десять между уровнями, все они находились в прибрежном скальнике. Напротив меня было пять – шесть огневых точек, каждая это 2-3 человека минимум.
С горы, у подножия которой я занял позицию, так же молотили пулеметы. Они били по второй роте лейтенанта Курдюк. Пулеметные гнёзда были где-то надо мной, меня не видели, я был для них недоступен, но и мне до них дотянуться было нечем.
Отстрелявшись по первой группе душманов, я приступил к отработке огневых точек расположенных в скальных укрытиях.
Автомат у меня был хороший, пристрелянный.
Одиночными выстрелами, что бы себя сильно не демаскировать, иногда по 2-3 стал гасить пулемёты. Позиция у меня была выгодная. Долгое время мне удавалось оставаться не засечённым, именно благодаря прицельной стрельбе одиночными. Тех кто меня брал в прицел, я уничтожал первым, - это были пожалуй, первые, реально ощутимые результаты изнурительных занятий по огневой подготовке. Те, с кем я в этот момент состязался за право жить, явно не имели такой школы владения стрелковым оружием.
Три пулемётных расчета мне удалось приговорить к высшей мере наказания.
Четвёртый пулеметчик меня всё-таки выявил и перенёс на меня огонь. И тут у меня заклинило автомат, мой любимый, дорогой, ухоженный. Я передёргиваю затвор, а патрон в патронник не доходит… А пулемётчик то духовский, уже успел меня невзлюбить… видимо он заметил, что соседние его коллеги приустали… и догадался с чьей помощью прикорнули на своих огневых позициях в разгар рабочего дня. Другого автомата поблизости нет, Ибрагимов лежит далековато от меня и не понятно толи жив, толи нет, в общем, до него никак… зашибёт злой пулемётчик.
Закусил губу и решил, что плакать поздно. Прижался к камню, разобрал автомат, отрываю подворотничок от х/б. Всё равно думаю, генерал-лейтенанта Ермакова здесь сегодня, наверное, не будет и оправдываться за неопрятный внешний вид не придётся, а завтра свеженький подошью. Мысли меня в тот момент какие-то странные посещали.
Протираю подворотничком затворную раму, поршень… поворотный затвор, боевые упоры… и тут вспоминаю, что я же уже пять магазинов то расстрелял, а битва обещает быть долгой…
Кричу солдатам своим, про круговую оборону и чтобы прикрыли меня огнём, от злого пулемётчика, пока я перезаряжаю магазины. А тот меня вообще возненавидел, как будто я у него бабу увёл… Думаю, если так дальше пойдёт, он мне весь мой камень, за которым я укрылся, в щебенку переработает и меня этой щебенкой закопает.
Где, кричу, моя радиостанция. Серега Петров у меня связист был. «Петров, ты где!» Он за мной следом шёл. Пока меня бойцы прикрыли огнём от пулеметчика, нужно ведь выяснить общую обстановку в эфире, понять замысел комбата, ротного… Смотрю Петров убит, радиостанция в хлам… видимо первые очереди ему достались, за радиостанцию, потому я и другие бойцы, которые шли поблизости, успели найти укрытия и позиции для стрельбы.
Горько, досадно, но нужно снаряжать пустые магазины. Иначе, на хрена ты здесь лейтенант нужен. Мало того, что без связи остался, да ещё и магазины без патронов. Духи тоже как то попритихли, видимо тоже перезаряжаться стали.
Снимаю осторожно вещмешок, в кармане должно быть девять пачек патронов. На кармашке бирочка беленькая аккуратненькая, как положено, 3х5 сантиметров – лейтенант Александров В.В.. Смотрю, а под бирочкой, четыре аккуратненьких дырочки, такой же прямоугольничек получился 3х5 сантиметров.
И тут меня холодный пот прошиб. Пока я одиночными пулемётчиков духовских, уговаривал вздремнуть, какой то ихний, не менее весёлый парняга в чалме, меня усыпить пытался. Да как ловко он сбоку мне дырочки проколупывал в кармане вещевого мешка.
Присел я пониже, учел его траекторию стрельбы, дочистил автомат, снарядил магазины. Ногой вещмешок потихонечку из-за камня своего выдвигаю, а сам с другой стороны пытаюсь увидеть благодетеля своего, целкого. Ногой мешок шевелю энергично, а он родимый, в него из винтовочки, по старой схеме, без всякого креатива - «Цокает». Не молодой уже был, утомился быстро… Но меня заметили его родные и близкие с крупнокалиберным пулеметом – словно отбойным молотком верхушку моего укрытия отколупали.
Раз уж позиция моя выявлена, нужно менять, а то счастья не будет. Есть такая примета военная. Я тогда ещё даже представить себе не мог, на какую «позицию», я собираюсь поменять этот чудный камень. Потом я буду вспоминать его как… ну как крепость. А в тот момент этот камень показался мне уже отработанной позицией, не имеющей в будущем перспективы. «Бесперспективняк», в общем.
***
Связи нет, связного никто не присылает, по цепочке команды не передают никакие. Нужно самому предпринимать меры: уточнить обстановку, уяснить задачу.
«Вова, ты же офицер, коммунист, суворовец... - сам себя уговариваю. – На тебя же солдаты смотрят».
А встать то из-за камня этого страшно, ножки то не хотят слушаться.
Раненые стонут, кричат от боли. Перспективы вообще никакой не просматривается. Выбрал я момент, и ломанулся. Как заяц, меняя темп и направление, насколько это возможно вообще на горной тропе, то вприсядку, то боком.
Камни вокруг закипели… Но, как учил Александр Васильевич Суворов - смелого пуля боится. Не попадают.
Пробегая, вижу, справа от меня ротный… возле камня, видимо его в бок ранили. Он сидел как то неуклюже на корточках и с правой руки стрелял в небо одиночными. Видимо сознание у него уже затуманилось, и сержант Бобоев, пытается его перевязывать бинтами.
Он увидел меня, обрадовался: «Александров, давай, давай…»
Я бегу, не останавливаясь, подсознательно понимаю, что остановиться – это стать неподвижной мишенью в тире. А это действительно был тир.
***
Духи наверное сильно удивились, когда увидели такого резвого военного, который ни с того ни с сего, вдруг ломанулся из, относительно надежного укрытия, на самый центр этой раскаленной сковородки. Причем в тот момент, когда баланс огневого противодействия как то уже сложился и даже попытки перемещения на метр–полтора вызывали шквал огня. А тут из-за скалы, вдруг такой лихач образовался, забавный. Это как перед стационарным постом ГАИ, на «красный», через перекрёсток на мотороллере ломануться.
Это действительно была сковородка, я ведь не знал, что ждёт меня за изгибом скалы.
***
Бегу дальше, вижу гранатометный взвод, комбат чуть дальше, впереди 1-й взвод и тут я споткнулся. Лечу красиво, руками в камни. Обе ладошки до крови ободрал. Автомат улетел вперёд метра на полтора. Перекатываюсь, лихо так, качусь к автомату своему, по-киношному.
Лежу я на спине, и выскребаю из под спины камни, обдирая в кровь пальцы. Выдираю камень, закрываю им голову. И сразу же в него пуля. Разбивает его, в крошки, как молотом. Я второй, из под спины достаю, побольше. Только успел голову закрыть. Опять бум-м-м, опять в мелкую щебенку. И так несколько раз. Меня какой-то азарт охватил. Ну а духу этому, который мне голову хотел продырявить, толи надоело, толи стыдно стало, от товарищей по оружию своих, что с пяти раз меня не замочил, и он сделал вид что попал. А может на потом меня оставил, все равно мне отсюда деваться то некуда.
***
Пока я упражнялся с камнями, общую картинку боя всё-таки «срисовать» успел. И была она грустная.
Бой, уже где-то, наверное, третий час шел. Я в самом начале ещё ждал, на старой позиции, что сейчас, артиллерия наша ка-а-к бахнет. Авиация наша ка-а-к жахнет. Тактический десант на вертушках, ка-а-к спрыгнет на доминирующие высоты.
Третий час уже эта вся молотьба идет, но никто и ни ка-а-к не может какнуть. Ни одного кака. Запор какой-то произошел, в организме нашей «матрицы» управления боевой операцией.
Надежда умирает последней. Эту банальную фразу, я мучительно осознавал в течение всего боя.
Когда я покинул, свою первую огневую позицию за камнем, и когда словно заяц петлял, продвигаясь вперёд, я в глубине души ждал, что там, впереди, за изгибом скалы, меня ждёт ясность ситуации и более выгодная позиция для боя.
Мои надежды частично оправдались. Насчет улучшения позиции расчет не оправдался сразу, то место куда мне «посчастливилось» споткнуться, было по сравнению с предыдущим, каким-то безрадостным. Я почувствовал себя хорошо освещенной мишенью в тире, до поражения которой пока просто не дошла очередь.
Зато ясность ситуации, меня действительно дождалась. Сразу стало понятно - что всё плохо.
***
Что бы остановить наступающее подразделение пехоты, как гласит военная наука, нужно 10-12 пуль на метр, а на нас сыпалось где-то, наверное, все 30 пуль на метр.
В таких условиях наш батальон вел бой.
***
Вокруг меня тела солдат без признаков жизни. Кричу: «Есть кто живой?» Отозвался сержант Батычко.
Недалеко от меня, лежал рядовой Сапего Федор, из Ленинграда боец. Он погиб сразу, видимо как нес тело гранатомета в чехле, так и завалился на плечо, не успев развернуть его в боевое положение. Так вот, что бы дотянуться до гранатомёта, а это метра полтора, я мушкой своего автомата, цепляю гранатомет за чехол, и тихонечко, в смысле очень медленно и не привлекая к себе внимания духов, изо всех сил тяну к себе. А гранатомет же на Федора одет. Пришлось тянуть к себе вместе с Федором. Расчехлил, вытащил гранатомет.
А сержант Батычко, внимательно за моими манипуляциями наблюдает. Но нас разделяет метров 6-7. Кричит мне, что станок у него есть и две ленты с гранатами, тоже снял с убитого гранатометчика.
Ору ему в ответ, что по команде начинаем ползти навстречу друг другу. Встретились. Поставить гранатомет, как это обычно делается было невозможно. Закрепили как можно ниже к грунту. Сориентировали по стволу в сторону душманов, зарядили ленту с гранатами.
И открыли огонь. Правда, одиночными, что бы корректировать можно было.
Это очень повлияло на ситуацию. Бойцы почувствовали, что у нас появилось мощное огневое средство и это придало оптимизма. Духам наоборот, стало уже не так весело и беззаботно. Стрелял я конечно не прицельно, но корректировал огонь, наблюдая за разрывами. Вести прицельный огонь было не возможно.
Через некоторое время, в стороне от нас, прогремело два серьезных взрыва. Ну, думаю, Слава Богу – минометчики наши смогли всё-таки. Сейчас пристреляются и начнут душар минами забрасывать на склонах. Но эта иллюзия быстро развеялась. Оказалось, что это духи переносными противотанковыми гранатомётами решили подавить наше огневое средство, ну и нас с сержантом заодно. И я придумал так, лёжа на спине, ногой, ударяю по клавише спуска и наблюдаю за разрывами гранат. Счастье долгим не бывает. Я корректирую ногой положения АГС, бью ботинком по спусковой клавише, гранаты в ленте есть, а выстрела нет… и немая сцена.
Снова подтягиваю к себе в относительно безопасную ямочку автоматом АГС и вижу – тело гранатомета пробито пулей – дыра. Приплыли, что называется.
***
Метрах в восьми от меня лежит Костя Кутырёв, я его сразу узнал по обрезанным хромовым сапогам, волосы не ветру развиваются. Доктор Тагенбергенов, рядом лежит, какой то полуживой, врач по профессии, казах, ему уже было лет 27-28, он в каске всё время ходил, ну доктор ведь, знает где жизненно важный орган находится. Он ни на какие раздражители не реагирует, но время от времени шевелится. Мы то все без касок. Потом уже, после боя, он мне рассказал, что Косте пулеметом перебило ноги и он начал их перевязывать. Костя посмотрел, на практически оторванные ноги и говорит: «Всё, п…ц ногам, отбегался я...» и тут сразу, ещё одна очередь вдоль спины и всё. А Тагенбергенову пуля попала в каску, в правый висок, каску пробила, разорвала кожу, раздробила часть височной кости, но остался жив, выкарабкался потом.
Мы с сержантом Батычко, никого живых, способных к активным действиям, вокруг себя не обнаружили и расположились валетом. Я вел огонь в одну сторону, а он в противоположную. Времени уже было часов, наверное, 16, не меньше.
А засадная группа боеприпасов не жалеет. Шквал огня за шквалом, и так начиная с головы колонны батальона и до конца – волной. Потом перезарядка и опять как утюгом – головы не поднять, не то что позицию сменить.
«Не боись, Виталя, еще не все мы рестораны посетили в Ташкенте, выкарабкаемся…», - так перекидываемся с ним фразами, что бы совсем уж не заскучать.
«Где, эти самолёты-вертолёты, где эти пушки-заряжоны, почему никого нет. Почему одни бьемся уже шесть часов. Связи нет. Хоть бы кто на танке подъехал. Всего 8 километров от КП полка».
***
И тут очередная волна накатила и меня в висок, в правый, ка-а-к даст. Ну вот думаю и какнуло мне. Кровушка потекла теплая. А я замерз уже лежать то, камни холодные.
Я вспомнил сразу, читал, где то, что мозг человека после смерти ещё минуту думает, что живой. И решил я, что уже пал смертью храбрых, и наблюдаю сейчас именно эти проделки моего головного мозга. Но, на всякий случай решил посчитать. Вдруг обманули меня в книжке, и не минуту а больше или меньше эта иллюзия длится. Расслабился и считаю. Жизнь свою еще тоже пытаюсь всю вспомнить – слышал, что это тоже так положено.
Досчитал до 100, неспешно. Чего-то не помираю, насовсем. Трогаю висок – в одном месте что-то острое торчит, а в другом месте что то твердое и тупое глубоко засело. Кость повреждена, шкура ободрана, больно. Твердая шишка какая-то внутри – ладно, не сильно мешает вроде. А вот острый осколок кровь стереть мешает. И я его выдернул. Оказалась оболочка от разрывной пули, хранить я её не стал – выкинул. Кровь сначала брызнула, но опять быстро запеклась и я старался больше не трогать это место, что бы правый глаз не заливала, а то целиться с левого не очень удобно. На палец поплевал, расклеил слюнями слипшиеся ресницы и все, чуть видно, ну а в крайнем случае с левой руки стрелять буду, тренировался ведь раньше. По сравнению с погибшими бойцами, которые лежали рядом, моя царапина – подарок судьбы.
Вспомнился фильм «А зори здесь тихие» когда старшине лицо посекло каменной крошкой в перестрелке с фашистским десантом. Мог ли я тогда подумать, что и мне тоже личико попортят, в примерно, аналогичной ситуации.
Я на позиции лежал ногами ко входу в ущелье, я Виталя Батычко валетом – головой ко входу. И так мы ситуацию мониторили и точечно, одиночными, прореживали вражеские порядки.
***
Солнце уже клонилось к закату, оставалось час, может полтора.
С начала боя, был, какой то азарт, бесстрашие, жажда действий. Потом идет час за часом – одного убили второго, третьего. Потом смотрю, а огрызаются то огнём, уже единицы. Раненым помощь оказать, возможности нет. Душманы периодически пытаются подойти к раненым, но те подрывают себя гранатами. У нескольких убитых смогли обшарить карманы, забрали оружие – это в самой голове колонны, где саперы полегли. Воспрепятствовать мародерству не удалось.
***
Я еще, когда из гранатомета стрелял по духам, и даже немного раньше, обратил внимание, что на двух позициях, кроме стрелков находятся люди, которые одеты и экипированы, как то не по этой ситуации. Вели они себя тоже не как стрелки, и автоматов я у них в руках не видел.
Раньше, я участвовал несколько раз в съемках, во время учебы, и в войсках, после училища. И вот эти деятели культуры напомнили мне работу съемочной группы. Работали они с двух ракурсов. Один довольно нагло себя вёл, высовывался по пояс из своего укрытия. Его наглость была, конечно, обоснованной. Когда он снимал, то пулемёт с его позиции бил длинными очередями, и прицелиться в него было невозможно. К тому же солнце как раз с его стороны светило. Получается, что объект съемки, то есть наш истекающий кровью батальон, на этой сковородке, был для него, как в хорошо освещенном съемочном павильоне.
Меня это очень сильно покоробило тогда. И я попытался его убить из АГСа, но не удачно. Пулемётчик с его позиции, получил ранение видимо, от разрыва нашей гранаты и больше не прикрывал его съемку. И в это время он опять встал, начал снимать, наверное, хотел зафиксировать работу гранатомёта для истории, или рассчитывал снять уничтожение АГС духовской гранатой. Кто-то из наших, тоже обратил внимание на этого странного типа, после того как я ранил пулеметчика прикрывавшего его съемку. Я уже перенёс огонь АГСа на другой пулемёт, но видел в тот момент периферийным зрением, что человек с видеокамерой, получил свою пулю… больше этого наглеца я не видел. Кто его убил, точно не могу сказать, или замполит роты, или кто-то рядом с ним, они поближе были к этому бл..ь, Стивену Спилбергу.
Оператор, это конечно не снайпер, не гранатомётчик, и не пулемётчик, похвастаться, что завалил киношника – не подвиг, но эти двое с видеокамерами, вызывали, почему то еще большее негодование, чем вооружённые и ведущие огонь душманы.
Так вот, второй оператор, был хитрее, аккуратнее и не имел постоянной точки съемки. Он всё время перемещался. Отследить его мне долгое время не удавалось.
Но в какой-то момент, похоже, это был специально для него подготовленный накат, массированный, никто даже головы поднять не мог долгое время. Нас начали месить одновременно во всех точек. Обеспечивали этому оператору огневое прикрытие. Надо отдать должное, храбрец, спускался по крутому склону, почти скатывался на пятой точке, но снимал в движении. Видно что об опасности он не думал, просто делал качественно свою работу, а безопасность ему обеспечивали все огневые средства засадной группы.
Бой сильно затягивался, и завершить его засветло, шансов не было. А пленка то у него, наверное, кончалась. К тому же второго, лейтенант Жарников, видимо, все-таки приговорил.
Я, как понял, по его действиям, этому киношнику нужно было снять живописные крупные планы, окровавленные лица солдат и офицеров. Маршрут его перемещения стал ясен и лежал к Косте Кутырёву, с его колышущейся от ветра шевелюрой, конвульсивно шевелящемуся около него доктору Тагенбергенову, и дальше по берегу к комбату, особисту. За ним следом, молодой афганец шел, помощник видимо.
Подсоединил свежий магазин, направил ствол автомата в сторону оператора и принял живописную, на мой взгляд, позу убитого лейтенанта. Правая часть лица, ухо, волосы, у меня были в запекшийся крови, и я посчитал, что должен понравиться оператору. Виталя Ботычко мой маневр понял, и тоже изобразил соответствующий образ, не забыв автомат в ту сторону направить. Он вообще с полуслова всё схватывал и включался в ситуацию мгновенно.
Не понравились мы оператору, и он, мельком глянув на нас, пошёл быстро к реке продолжая снимать и глядя в окуляр. Отснял крупным планом Костю Кутырёва, с шевелящимся Тагенбергеновым. Его помощник с автоматом, ни на нас, ни на Тагенбергенова, внимания не обращал, он контролировал противоположный берег.
Смотрю, а они уже на самом берегу, в воде стоят, и оператор наклонился, снимает держа камеру двумя руками, проплывающий по реке труп нашего бойца, а афганец, уперся ногой и придерживает его за поясной ремень.
Ждать больше было нечего и я открыл огонь, сержант Батычко поддержал меня и мы эту сладкую парочку отправили на корм рыбам. Так и поплыли они, рядом с нашим погибшим бойцом, которого только что так старательно снимали, вниз по течению в сторону КП полка.
***
Костлявые руки тянулись всё ближе и ближе. Вот она, почти уже тебя обнимает, её холодное, леденящее душу дыхание, нет-нет да и обдаст запахом, начинающей разлагаться плоти, твоих же товарищей с которыми ещё утром мечтал об отпуске, о женщинах, о теплом черноморском пляже. И на меня накатило чувство страха.
А потом пришёл жуткий страх. Наши уже почти не отвечают на огонь. У кого-то патроны кончились, кто-то потерял сознание, но большинство оставило себе последнюю гранату, последний магазин или горсть патронов и готовятся уйти подороже.
***
И тут, Виталя мне кричит: «Товарищ лейтенант, обошли нас». Я проворачиваюсь в сторону, куда он махнул рукой и вижу: метров 8-10 от меня, камень стоит на косогоре высокий, такой, вертикальный. И душок, из-за камня, бьет короткими очередями. В лучах заходящего солнца, дым от выстрелов расходится кольцами. Один круг, второй, третий, я даже чувствую свежий запах пороховых газов. Я на нём как то сконцентрировался. Понял, что он бьёт по второй роте.
Думаю, сейчас я тебя убью, гаденыша. А его самого-то не видно. Только автомат и кисть, которой он за цевье держит. Он толи левша был, что с левой руки стрелял, толи специалист такой продвинутый, что ему безразлично было, с какой руки огонь вести.
В общем, я по руке выстрелил, промахнуться было сложно с такого расстояния, автомат упал, а сам он, раненый, схватившись за руку, покатился вниз по осыпи и его там Федор добил, лейтенант Жарников, замполит роты наш.
Пошла ответка сразу, прицельная, одиночными. Я повернулся и прикрыл грудь автоматом. В поле зрения у меня оказался ротный мой, он так и сидел у камня с сержантом Бобоевым. Две пули, одна за другой, с интервалом в секунду ударили в сердце ротному. Он схватился одной рукой за сердце, и кинулся было ко мне. Видимо, как то подсознательно, он связывал со мной возможное своё спасение, или чего-то сказать хотел, напоследок. На два-три шага ему хватило сил, в этом последнем рывке и он ушёл.
Слышу, выстрел, шлепок и храп. Оборачиваюсь, это Виталя Батычко принял пулю в сердце, и уходит, вслед за ротным.
***
И тут меня обуял самый настоящий УЖАС, это не просто страх, а страх в квадрате. Затряслась мелко, левая нога, непроизвольно, неуправляемо. Помню, что где то ниже, Федор, замполит, еще должен быть живой, даже помню, что у него жена, двойню родила недавно. А сознание долбит по мозгам: «Ты последний, ты один, больше никого не осталось, ты следующий». Нога трясется. Как стрелять с такой дрожью по телу? Куда стрелять? Кто убил ротного с Виталькой, откуда стреляли? Вопросов много, а ответов нет, ни одного. Кто этот меткий стрелок, методично, безжалостно и так аккуратно выбивающий нас из батальонной обоймы.
***
Вижу, как в замедленном кино, они встают в полный рост. Белый наемник, в натовском камуфляже, М16 у него, винтовочка и он так её несёт изящно, причем в левой руке, и идет первым, в полный рост, уверенный что всё, за ним победа. А поодаль душманы, несколько человек. Духовский командир, хоть и здоровый, но с опаской идет, озирается, лет 35, наверное, ему, борода черная.
Подошли. До меня им уже метров 10-12 осталось, глаза их мне видно, но движутся они все-таки к тому месту, где комбат лежит и снова, как и киношник, мимо Кости Кутырёва. Ищут чего-то, думаю, может, надеются найти видеокамеру, так это зря. Унесла её, холодная водица Хазары, в которой я утром купался, на рассвете.
В пуштунке, в нашем маскхалате, в берцах, 2-е пулеметные сумки крест-накрест и какое-то средство связи в руке, бинокль. Я понял, что это командор духовский. И он, командор ихний, к этому наемнику жмется, опасается все-таки. А от наемника, прямо уверенность, какая то исходит и сила опытного бойца, воина, даже я это чувствую. И не по себе мне от этого. Причем, они меня, почему то, не видят, поверх меня как бы взглядом блуждают. Сильный, ведёт себя, как победитель, а у самого личико то не радостное. За 10 метров, на лице все эмоции видны. Афганцы за ним, как побитые собаки, он на них не смотрит. Такое ощущение, как будто он их избить готов, но пока сдерживается.
Батычко убили, ротного убили, и у них какая-то уверенность, что я тоже готов. Ну не могу же я так долго жить. И я решил их по старой схеме положить, по уже опробованной на видео-операторе. Проверяю осторожно магазин – а там всего два патрона. Дергаться куда-то в поисках патронов, уже поздно и выбора не осталось. А двумя патронами их всех не положишь, только себя выдашь.
В разгрузке у меня всегда лежал пулеметный магазин, снаряженный трассерами: специально для целеуказаний, для работы с артиллеристами, и для разных других специальных задач. Это ещё с суворовского училища такой навык, от майора Слаквич достался.
Я, не имея возможности зарядить простыми, подсоединяю осторожно, этот резервный магазин с трассерами, а сам понимаю, что после этой очереди, независимо от результата, о моем местоположении будут знать все оставшиеся духи и наемники.
Можно, отложить эту подаренную мне Богом расправу, над руководством засадной духовской группы до более удобного и безопасного случая, или вообще уклониться от возможности поквитаться за всех и за всё… прикинувшись мертвым… Мысль мелькнула и растворилась в воздухе…
А рядом остывало еще теплое тело Витальки Батычко. И его Дух, и Дух ротного, они еще витали, где то здесь рядом. А ведь ротный, Александр Васильевич Кирсанов, в последние секунды жизни, хотя и недолюбливал меня всегда, но с надеждой ко мне бросился, словно знал в эти свои последние секунды жизни, об этом моем шансе, поквитаться за всех. А ведь идет этот непростой наемник, уверенно и нагло, не ко мне, я то ему на хрен не нужен. А идёт этот «пиндосовский» Шерхан с выводком шакалов туда, где полегла группа управления батальона: особист, связисты, арткорректировщик, авианаводчик. И идет он туда что бы забрать документы, оружие, тела командиров, что бы навеки придать позору военную историю нашего батальона.
Идет он, в вразвалочку, уверенный в своей безнаказанности, как Шерхан Киплинга, со своими шакалами туда, где лежит комбат мой, капитан Королёв Александр Федорович, с планшетом напичканным секретной документацией, с птичкой классности на груди, с ромбиком об окончании училища, со Стечкиным в деревянной кобуре. Мой комбат, который почему-то не назначил сегодня утром меня в головной дозор с саперами. Души их, сейчас ведь тоже здесь, всё это видят они, но не могут уже ничего сделать.
А я могу!!! И, со злостью и радостью, охватившей меня в этот момент, разрядил весь магазин трассеров, одной длинной очередью.
Патронов больше не было. Не было сил сменить позицию, да и после длинной очереди трассерами, в сложившихся обстоятельствах, это уже не поможет. Не было никаких иллюзий. В зеленом танковом комбезе оставалась последняя эфка. Медленно достав её зеленое, холодное, ребристое тело, он крепко сжал его в руке. Пальцы привычным движением разогнули усики. Указательный палец в кольцо. И с высочайшей решимостью, забрать с собой ещё хотя бы двух-трёх первых, которые осмелятся к нему подойти, стал ждать.
Мысли перебивали одна другую. Вопросы перемежались с ответами: «Цель была ложной, а засада удачной. Батальон шел к ложной цели и попал в тщательно спланированную и организованную "пиндосовскими" наемниками реальную засаду. "Пиндосы, пиндосами", а дело своё знают туго. Дело то своё знают, а победить не смогли. От рассвета - до заката бились, но победили их. И засада им не помогла. Даже кино снять не смогли, а ведь все было к их услугам: и освещение, и ракурсы, и прикрытие. Сейчас вот еще двух-трёх заберу с собой, хорошо бы наёмников. С коллегами, с профессионалами в последний путь отправиться, было бы о чем поговорить на небесах. Конечно на небесах, все воины, по честному свой долг воинский исполнившие на небеса уходят. Наших то сегодня, вон сколько на небеса ушло, меня ждут небось, далеко не улетают. Да и мы ихних сегодня тоже отправили, "мама не горюй". А как мы там с ними на небесах то будем, кто они нам..?»
***
Он долго лежал потом обессиленный, рядом с остывающими телами сержанта Батычко и своего ротного, капитана Кирсанова. В забытье, широко открытыми глазами, смотрел на глубокое, бездонное, усыпанное яркими звёздами небо Хазары. Память, уносила его в воспоминания о событиях совсем недавнего, но уже такого далёкого прошлого. Перед глазами проплыли, словно кадры фильма, эпизоды пересечения границы в составе батальона на новеньких БМП-2, подорвавшийся на мине лейтенант Олейников, огромный орёл-падальщик круживший несколько дней назад, над его взводом и духовский оператор снимающий крупным планом лейтенанта Костю Кутырёва.
Неизвестно сколько бы он так ещё лежал, но острое чувство голода, вдруг резко вернуло его на холодные и всё ещё мокрые от крови камни Хазары. Указательный палец, по-прежнему сжимал кольцо гранаты Ф-1.
Примечание:
Взводный из пехоты, лейтенант Владимир Александров, не погиб. Через 12 часов, тактический десант, под его командованием, в составе 25-ти солдат и сержантов, вышедших победителями из этого жестокого боя, несмотря на ранения и усталость, уже летел на 3-х вертушках Ми-8, для выполнение новой задачи по перекрытию путей отхода банды. Другой банды, потому что эта - отошедшая в мир иной, готовилась к упокоению на местном кладбище, под руководством местного товарища муллы, а трупы наемников, по горным заснеженным тропам, на ишаках, уже начали свой путь домой, в свои страны, где они теперь и лежат на ухоженных военных кладбищах стран НАТО.
Константин Новокрещенов Член Союза Журналистов России